Мы приехали в Нигерию, когда мне было 17. В жизни, конечно, произошли резкие перемены. Но говорят, когда живешь одной мечтой, больше ничего не замечаешь. Вот и для меня там с первых дней был все тот же футбол, все тот же коллектив, ребята, друзья. «Бендел» - старая команда, одна из двух в Нигерии, которые за 40 лет существования никогда не вылетали из высшей лиги. Их там называют Arsenal of Benin. Команду спонсировала страховая компания, в которой мой папа стал работать врачом. У нас был приличный стадион, который немцы по концессии построили.
Вот только толковой организации чемпионата в Нигерии до сих пор нет. За последние 10 лет ни разу не было такого, чтобы сезон начинался в одни и те же сроки. Иногда в сентябре начнется, иногда в декабре... И еще самолетами там на выезд летать не принято - нет таких бюджетов у команд, поэтому все ездят на автобусах. Бывали переезды, которые целый день занимали. Когда я только приехал туда, у «Бендел» был старый ужасный автобус без кондиционера. В Нигерии есть такая рыбка, ее называют cry fich, похожа на креветку. Существует поговорка Conditions makes cry fish to bend, то есть «Рыбку согнули обстоятельства», - почти про нас в этом автобусе! Ха-ха! Часто раздевалок не было на стадионе. Прямо у бровки переобувались, переодевались и потом без душа ехали в той же одежде по домам.
Да уж, experience своеобразный. Уровень - ниже пола... Но у меня была goal: засветиться в нигерийской лиге, чтобы заметили тренеры какой-нибудь младшей сборной. А я уже па рулет по мелким командам побегал, окреп, подрос и в «Бенделе» начал забивать почти в каждой игре. После первых 10 игр был лучшим бомбардиром.
В России я заложил очень хорошую базу. Со мной работали отличные тренеры, сборная тогда была мощная, да и в еврокубках наши здорово выступали. В Нигерию я попал, словно зерно в землю, чтобы снова взойти. Тут к моим умениям добавились чисто африканские качества - техника и скорость. Но я сохранил там свою европейскую игру. Мне давали мяч, я играл в одно касание, и все говорили: «Уау!» Там такого не видели, «стеночки» - это не нигерийская игра. Удар у меня был поставлен лучше, чему многих. А еще меня уважали за то, что я приехал из Europe - а для них в этом понятии сливались и Ташкент, и Москва, и Набережные Челны. Еuгоре - это место, где все очень хорошо. Где все есть, где свет не отключают, где вода течет 24 часа в сутки. В Нигерии я для всех был тем, кто «уже ТАМ побывал».

[КОНТЕКСТ: Питер Осазе Одемвингие, сын татарки и нигерийца, родился в Ташкенте, в младенчестве попал на родину отца, но вскоре с матерью и старшей сестрой Алсу вернулся в Узбекистан и жил там до 1993 года. Футболом Питер начал заниматься в Ташкенте, продолжил в ДЮСШ «КАМАЗа», когда жил на родине матери в Набережных Челнах, потом - в школе ЦСКА. Во второй раз в Нигерию Питер приехал по настоянию отца в 1998-м, и здесь началась его взрослая профессиональная карьера.]

Именно в Нигерии я окончательно понял, что хочу связать свою жизнь с футболом. Помню, сидел однажды на матче клуба «Флаш Фламингос». На трибуне было очень шумно и красочно, били африканские барабаны. Помню напряжение, которое там царило. Иногда на играх случались драки, и тогда полиция использовала газовые гранаты, приходилось убегать. Все это меня сильно впечатляло. Футбол тянул к себе. Ведь гораздо чаще, чем драки, я видел улыбки на лицах людей. Мы жили тем, что вокруг все обсуждали футбол, какие-то забавные мелочи.
Часто вокруг футбола в Нигерии рождаются целые легенды. Одно удовольствие было послушать, как болельщики в красках изображают своих кумиров. Например, Уче, был у нас такой игрок, кривоногий, но бегал здорово. Или как прыгает за мячом наш вратарь. Был у нас еще футболист, который всех восхищал дальними бросками мяча из аута. А настоящая легенда шла про форварда одного, Боджо его, по-моему, звали, - говорили, что у него такой сильный удар, что он мячом однажды кого-то убил! То есть масса разных историй, и все это так впечатляло, что хотелось быть внутри всего этого. Во Франции я тоже нашел такое внимательное отношение к футболу. До сих пор меня узнают там – недавно летал в Париж, на паспортном контроле в аэропорту убедился в этом. Потом пошли с друзьями в кафе на Елисейские Поля, а там рядом сидела компания, и мне друзья говорят: они, мол, там про тебя разговаривают. Обсуждают два твоих гола «Шиннику» в прошедший уик-энд. А я-то думал, меня во Франции уже все забыли. Нет, следят еще.

[КОНТЕКСТ: Частица сугубо нигерийских воспоминаний в доме Одемвингие - фотография с Бекхэмом, сделанная во время ЧМ-2002 в Японии, где нигерийцы с англичанами играли в одной группе. На фото четверо. Слева - японец, приобнявший Питера («Работник стадиона какой-то», - поясняет он), справа-крупный пожилой негре грустными глазами («А-а, это наш психолог, смешной дядька, молчал все время, ни с кем не разговаривал. Мы его подкалывали: мол, себя сначала вылечи, psych yourself!*»). В центре – юный Одемвингие с кудрявой головой и голый по пояс Бекс. С вежливой улыбкой на лице и закрытыми глазами. Моргнул.]

Рахимов сразу потребовал от нас концентрации при работе без мяча. Он говорит мне: лучше побежать на свою позицию в среднем темпе, но сразу, чем, потеряв мяч, сначала подумать, стоя на месте, а потом выдать спринт со стопроцентной выкладкой. Нужно экономить энергию и перемещаться эффективно, ориентируясь по движению мяча. В нашей новой схеме - 4-1—4-1 - я располагаюсь в атакующей четверке в центре рядом с Билялетдиновым. Но часто прихожу получать мяч на левый фланг, потому что крайние защитники соперника обязаны сужать игровое пространство, страхуя центральных. И на краю поля появляется свободное место. На левом фланге полузащиты я постоянно играл в ташкентской ДЮСШ-2. Тогда, кстати, я стал тренировать левую ногу. А вообще к этому меня подтолкнул папа. Он никогда не любил футболистов, которые могут играть только одной ногой. Когда у человека есть шанс забить левой, например, а он под правую начинает подстраиваться и момент упускает. И у нас с ним как-то в Ташкенте был случай. Отец смотрел, как мы играем с ребятами во дворе. Он заметил, что я бью по мячу только правой, и сказал мне: «Тренируй левую». Это был очень своевременный совет. Я тогда еще был гибкий, мог учиться. «Двуногих» футболистов, кстати, немного. Я сходу мог бы назвать только братьев де Буров и Овермарса. Сейчас в чемпионате России я таких не вижу. Раньше мне нравился Роберт Евдокимов из «КАМАЗа», правша. У него интересное движение было, я старался его копировать. И еще подражал Илье Цымбаларю, особенно когда он своей левой обводил соперника и мяч под себя убирал, был у него такой конек. А у меня сейчас обе ноги развиты одинаково. Смешной случай был в Японии на ЧМ-2002. На тренировке играли нападением против защиты, и я пару раз попадал на Тарибо Уэста. В первый раз показал ему финт, убрал под правую, пробил - гол. Во второй раз иду на него, а Тарибо же умный, за правой ногой следит.
А я - мяч влево, бью, гол! Он с таким недовольным видом мимо меня прошел, помахивая своими косичками фирменными, обернулся и через плечо ворчит: «Не пойму я этого белого... Какой ногой он играет?»
Нигерийцы - «суперорлы». При этом юношескую команду там называют «орлята», а молодежную - flying eagles, то есть «молодые орлы, ставшие на крыло». Традиция такая давняя. Вот камерунцы себя называют«неукротимые львы». Я в «Лилле» играл сЖаном Макуном, и мы с ним шутили: когда лев стареет, люди начинают думать, что он теперь кошка. Но lion restetoujours lion - лев всегда лев!

[КОНТЕКСТ: Об Анатолии Бышовце Одемвингие отзывается с уважением. Этот человек, говорит он, сам был форвардом, возносился на вершину славы. И Питеру понятна ностальгия Бышовца по былым временам. Настоящее - только миг, и придет время, когда и сам Одемвингие будет грустить о прошлом и ставить его в пример будущему.]

Да оставьте уже в покое прошлый год, о чем там говорить? Мы вместе выигрывали, вместе проигрывали. И я не видел такого, чтобы кто-то был недоволен кем-то. Мы все хотели премиальных, все хотели очков и все хотели быть в газетах, чтобы писали, как мы что-то сделали красиво. Я стал в команде посредником между футболистами разных языковых групп. Все франкофоны - Драман, Траоре, Зуаги - часто ко мне подходят с разными вопроса ми. Так же Гуренко у нас общается по-итальянски с Пелиццоли. Это очень важная роль. Часто люди говорят куда грубее, чем я в итоге переведу. Я такой peace maker, не люблю обострений, и где человек скажет пять слов - я скажу два, и помягче. Но я уже с первых игр понял, что команда не в порядке. Если болельщики за день до игры готовят баннеры «Тренер, уходи!» - это говорит о нездоровой атмосфере. Получается, люди только идут на игру, а уже знают, что игра будет плохая. Это меня не обрадовало. Ведь в отдельных матчах мы были суперкомандой. Да, я согласен, нужны были перемены в «Локомотиве», но я думаю, что наши результаты были бы чуть лучше, если бы Бышовцу дали работать спокойнее. Я слышал, в следующем сезоне в «Барселону» приходит Моуринью. Но ведь Райкард и при этих разговорах остается тренером, и надо уважительно относиться к тому тренеру, который сейчас у тебя есть, дать ему доработать и пожать руку.

[КОНТЕКСТ: А вот тут слова у Одемвингие разошлись с делом. Сам он не пожелал уважать Рината Билялетдинова, с которым «Локомотив» доигрывал сезон-2007. Временный тренер заменил Питера после первого тайма в игре с «Копенгагеном», а на следующий матч против «Панатинаикоса» определил в запас. Но Одемвингие вовсе отказался играть в этот день и предпочел отправиться на трибуну.]

Я уважаю всех людей, но я не совершенный человек, могу выкинуть что угодно. Но ребята знают, я очень смиренный и извинюсь, если неправ. У меня просто была обида. Если меня меняют после первого тайма, я могу уйти сразу в раздевалку и не пожать руку. У меня такое было с Клодом Пюэлем в «Лилле», и не только у меня. Это мои эмоции, а футбол на них и строится. И мне не нужны были ничьи советы, как себя вести, я - это я. А потом я молчал, и Билялетдинов молчал, ничего не сказал мне – почему убрал?
А дальше проблему, мне кажется, выдумали те, у кого была против меня какая-то «программа». Если я не хочу играть - зачем я буду играть? Зачем мне просто так сидеть на лавке, когда есть молодые ребята? Там был Эрик Корчагин, который не играл весь год, я думал, ему да дут сыграть. У нас шансов уже не было. Мы ехали в гости к «Панатинаикосу», и я уже знал, что нам там не выиграть. Когда мы проиграли дома «Копенгагену» - уже тогда вылетели из Кубка УЕФА. Для меня. И матч с греками вовсе не решал судьбу нашего года. Год был плохой, никто не был рад, и я в том числе. И зачем мне с такими мыслями выходить на поле? А вдруг я выйду на замену и сломаюсь или глупость какую-то сделаю?
Я «через не могу» способен выложиться только ради тренера, который мне по-человечески симпатичен. Виктор Борисов в Челнах меня, мальчишку, воспитывал, я на руках у него, бывало, плакал. Пюэль верил в меня, давал играть, но если я на неделе в тренировках был не очень хорош, то, даже забив в прошлом туре три мяча, рисковал остаться в запасе. Потому что тренер - это папа, а папа не только гладит, но иногда и бьет, и все это для твоей пользы. А Ринат, во-первых, тренер, во-вторых, педагог, у него спортивная семья, он должен знать, что такое молодой игрок с горячей головой. Если он всего этого не понимает, значит, он не тот тренер, который должен работать с сильной командой. Мы же люди. Поругались - ну и что? Муж с женой дома каждый день ссорятся, но это же не значит, что нужно расставаться сразу! Уже после «Панатинаикоса» я подошел к Ринату и почувствовал: что-то не так и зашло уже далеко. Мой случай, кстати, похож на историю Андрея Шевченко в «Челси». Но хороший игрок себе таким поведением никогда не загубит карьеру, потому что хороший игрок не пропадет ни где.

Текст Роман Трушечкин
Фото Павел Самохвалов